Записи на таблицах - Лев Виленский

и хорошую цену давали, и из уважения к его покойному батюшке готовы были еще уступить, так не продал бы, если бы не я. Вот отец его — тот был мужчина могучий, старый такой, а как посмотрел на меня, у меня дыхание прервалось… как смотрел… и Сарру, свекровь мою покойную, любил, говорят, до самой смерти ее входил к ней каждую ночь, если у ней не было обыкновенного нашего женского, когда кровью истекаешь, как овца, которую режут, и сил ни на что нет, а мой-то… ему всю ночь сидеть и думать, но я люблю его за это, он такой теплый, и, бывает, обнимет меня вот так, Ривка, дорогая, как хорошо, что ты у меня есть… ведь любит… мало кто так любит жену свою так, сколько мужчин ходит к блудницам, тут у каждого в любом городе женщина, а Ицхак не такой… но как я ему скажу про то, что у меня два народа во чреве, и дерутся уже сейчас, и младший победит старшего, а ведь старший первородный, ах, что делать-то, ведь воли мужа не нарушишь. Да что это я, пусть родятся сперва, пусть родятся… больно это, двух рожать, ну да я женщина крепкая, бедра у меня широкие, рожу, как корова телят рожает, ничего, раз Господь говорил, что они родятся, так нечего мне беспокоиться, рожу как-нибудь, а там поглядим, какие они будут, я их назову так, как на ум придет, когда они из меня выскочат, глядишь, и имя будет хорошее, и сыновья мои станут богатырями, и мне на старости помогут.

Так думала Ривка, и молчала, молчала, когда необычно нетерпеливый Ицхак расспрашивал ее, волновался, заламывал руки, никак не мог понять, что же случилось с ней этой ночью, он просил ее во имя Господа рассказать, что открылось ей, когда она потеряла сознание у овечьего загона, но Ривка была непреклонна. Она успокоила мужа, гладя его по редеющим волосам, прижала голову его к груди, и положила руку его на живот, а он ощутил сонное толкание малышей в утробе жены, и успокоился.

Лето пришло в Кнаан, и пришло время детям явиться на свет. Вечером Ривка ощутила, неожиданно, что льется по ее бедрам теплая жидкость, и живот ее начал волноваться и дергаться, тяжелой болью отдавались толчки во всем теле, она не могла стоять. Прибежали служанки, запричитали радостно, смеясь, не стесняясь госпожи, а та вцепилась в края ковра, на котором лежала в шатре, до боли в пальцах судорожно стискивала его, только бы не кричать, но вскоре боль стала нестерпимой, словно ножом режут. Ривка вопила в голос, пока повитухи раздвинули и держали ноги ее, звала мать, отца, мужа, а потом только одно имя шептали губы ее: «Господи, Господи Всевышний», а служанки молились, сидя у нее в головах и вытирая ей лицо мягкими тканями, смоченными в ароматной воде. Ицхак, не в силах успокоиться, быстрыми шагами ходил у входа в шатер, прислушивался к крикам жены, кусал руки, чтобы не закричать вместе с ней, а потом Ривка стала уже не кричать, а реветь, хрипло, на губах у нее выступила кровь, глаза закатились, и в этот момент первый слабенький детский писк, почти неслышный за завесами шатра, огласил горячий сухой воздух, младенец, фиолетовый от напряжения, выпал из окровавленной матери, пища в голос, младенец, волосатый как плащ, который пастухи одевают зимою, а его ножку держала рука второго, за пяточку, крепко, не разжимая малюсеньких пальчиков, брат его, близнец, столь непохожий на него, розовый и мягкий, упорный и деловитый, он тоже закричал сразу, и малюсенькая ручка не разжималась, и повитухе едва удалось разжать пальчики и освободить ножку первенца от хватки брата.

— Ривка, — сказала ей повитуха, — Ривка, очнись! Вот сыновья твои!

Ривка еще не пришла в себя от страшной боли, глаза ее видели плохо, словно в тумане, пот стекал в глаза и жег их, только странное ощущение полного облегчения в животе… как будто свалилась с нее огромная тяжесть, придавившая ее как каменной плитой… вот так, открой глаза, открой, Ривка… вот они… дети мои, сыночки мои.

Ой, какой страшненький, волосатый… это первый? Да, волосья как трава полевая, я назову тебя, слышите, позовите Ицхака, где он, а …вот, вбежал, хороший мой, волновался, лица на нем нет, Ицхак, повелитель мой! Ничего, видишь, я уже могу говорить с тобой… да, мне было больно, немножко больно… я волновалась… Слышишь? Вот они, дети наши, смотри! Этот волосатый, страшненький, правда, но крепенький, а? Я назову его Эйсав29! У него волосы по всему телу, как трава, да, именно так назову, я знала, что тебе понравится, любимый, а этот, смотри, какой красивый, Боже, какой красивый! Розовый, умный, глянь, как смотрит на тебя, смотри глазки какие, как уголья, горят пламенем, какой ум светится в них… как похож на деда своего, вылитый Авраам, папа твой покойный, мир ему… он держал Эйсавчика за пяточку, не отпускал. Он шел за ним, я назову его… Яаков30! Идущий восслед! Он пойдет восслед брату своему, первенцу… и восслед Господу, по воле Его. Что? Неважно, не обращай внимания, это я о своем, а теперь идите, дайте мне побыть с ними, только пусть служанка моя останется; да, Ицхак, любимый, поцелуй меня, конечно… да, спасибо, родной, спасибо, иди… иди.

Вот они, маленькие. Покряхтывают, есть просят, поднеси-ка мне их, ох… повернуться, и то тяжело… сколько крови вытекло из меня… как странно, они только что были внутри меня, велик Господь, даже в малом творящий великое чудо… вот они смотрят, только Эйсав-то и не видит меня, глаза косенькие, смешной, а Яаков, Яаков, хороший мой, чистый, умный… иди ко мне, вот так, вот так они грудь берут, больно… странно как-то, щекотно и больно, и так сладко пахнет молоком… от меня как от коровы пахнет. Едят, маленькие… ешьте, хорошие мои… а я пока… отдохну… благослови вас Господь…

Ривка погрузилась в полудрему, и близнецы сосали ее грудь, легонько всхлипывая от усердия. Утро уже наступило, кричал ослик в загоне, пастухи выгнали овец и коров на пастбища, и Ицхак мирно дремал у шатра Ривки, подложив под голову свернутый коврик. И хотя никто не заметил этого, даже сама Ривка, лицо мира изменилось в этот день.

Чечевичный суп и жаркое из козлятины

В тот день Эйсав ужасно устал.

Он встал, как обычно, поутру, плеснул в лицо воды из глиняного кувшина. Солнце только начинало выглядывать бордовым краешком из-за Моавских гор, пела утренняя птичка, угнездившаяся